Из цикла «Света полоса» и другие стихи

поэзия, стихи, русский язык

ДЫМОК ДЕВЯНОСТЫХ

Я таскал у отца «Столичные», «Космос», «Орбиту»,
а с молочных бутылок бежал с подругой в кино.
Я от школы спасался «Сицилианской» защитой
или авторской песней и долгим взглядом в окно.

А еще медсестра колола изящною ручкой
мне церебролизин, АТФ и ноотропил.
Эту дикую боль разбавлял любимой игрушкой –
пишмашинкой отца, а он в одиночестве пил.

Пионеры играли в футбол, в «Тимура», в «Зарницу».
Во дворах – подкидной или «храп»: копеечка – банк.
Я лежал на диване, глотал томами страницы –
на таинственном острове я и мой Росинант.

И склерозом рассеянным мама жива… убита.
Проиграли страна и отец с похмельем борьбу.
Я, глотая дымок, один выхожу на орбиту,
на таинственной звездочке лбом врезаюсь в судьбу.

* * *

Могли бы, но не захотели
парить при жизни в облаках.
Тяжка душа в здоровом теле,
что с проповедью в кулаках
добра. И от лихих пощечин
вторую щеку сохранив,
держусь тропинок и обочин,
оград, заборов и канав.
В канаве, в полудреме сладкой,
я грежу – в мультике одном –
как белокрылые лошадки
все скачут в небе голубом.

РЕЦЕПТ

Сиди на сухом пайке:

Информационности,
Гражданственности,
Оппозиционности,
Не пей шампанского
Властолюбия.

Принимай каждый день:

Ампулу вдохновенья,
Капсулу отчужденья,
Инъекцию солнечного луча
От паралича
Зренья,
Таблетку забвенья,
Настойку обладанья,
Микстуру измены,
Капельницу любви,
Электрофорез разлуки.

И тогда, возможно,
Избегнешь –

Ожирения собственной значимости,
Исторической необходимости,
Экономической недостаточности,
Рака представительской железы,
Открытого перелома сердца.

* * *

Я не «Орбит» жевал, а курил «Орбиту».
Я играл в футбол, а бейсбольной битой
не махал, хоть чтил Фитцжеральда, Хема,
а из слов ненавидел одно – богема.
Все друзья мои сочиняли вершы.
Один я – стихи – не о водах вешних.
Слава богу, у них о буслах – ни строчки.
А один из них так расставил точки,
Все над I – во хмелю, браваде, отваге,
что бухает теперь свободно в Праге.
А другой, как и я, всех зеленых змиев
укротитель – смотался, зараза, в Киев.
Хоть немного, но ловим мы оба кайфа,
наливая каждый себе по скайпу.
Я – один: и пью, и пишу по-русски,
проглотив язык… Вот и вся закуска.

* * *

Хорошо молоть белиберду
на разбитой лавочке в саду.

Милая, нам хватит чепухи,
чтоб пройти до смерти в две руки.

Без меня же милой пустяков
хватит до скончания веков.

Будет в облака она смотреть
как порхает плюшевый медведь.

УТРОМ

Как-то так все устроены, заняты…
Кто-то – в школу, а кто – на завод.
Целью, цепью ли общими стянуты –
вот аллея каштанов идет,
корни вывернув, в ногу с рабочими,
ветерок обвевает их путь,
облака в небесах озабоченно
набухают – им тоже тянуть
эту лямку бессмысленной важности…
Вот ведь сказано: «В поте лица…»
При таком-то давлении, влажности…
До конца, до конца, до конца.

1 СЕНТЯБРЯ 2012

Я в девять лет на кухне сочинил –
и было это в восемьдесят третьем –
первейшее свое стихотворенье
о том, что, может быть, Земля
гранитною плитой сегодня станет.
Такой серьезный мальчик был.

Провидца из меня не вышло, слава богу.
Но это вот неясное волненье,
когда слова в необходимом ритме
приливом катят, тайный смысл являя, –
со мною навсегда осталось.

По-прежнему пацан девятилетний
с восторгом принимает на себя
удары слов в необходимом ритме…
Боится смерти общей и своей
и шепотом неясным пишет
первейшее свое стихотворенье.

* * *

Водки и пива мне, и коньяка!
Баб мне, чтоб справа – смерть, слева – тоска!

Только – не сон, не виденье. Угар!
Забвение, морок, ужас, кошмар.

Что, голубица, стучишься в окно?
Я уж с вороной прижился давно!

Зернышко к зернышку. День, там и год.
Я поплюю, и она поклюет.

Что же, что тесно нам в клетке? Смешно!
Песенки петь – это, право, грешно.

Сладкоголосых – до черта без нас.
Рыком ли, скрипом – и волк не продаст!

Водки и пива мне, и коньяка!
Чтобы ни звука мне тут, у виска!

Сам разолью, подставляй стаканЫ,
пять с половиною литров вины.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Как же дико, страшно, жутко –
жить! Все – морок и беда.
Отлучаться на минутку,
пропадая навсегда.

Помнить все. И то, и это…
Кто – тебя и ты – кого…
Вряд ли чувство было светлым…
И оно давно мертво…

Как же резки, беспощадны
капли этой синевы!
Мостовые скользки, шатки…
Не сносить мне головы!

Видеть все. И то, и это…
Мордой – в столб иль об косяк…
Ах, спасибо! Да, с рассвета
я башку ношу в руках…

Как же грустно и печально
мир летит ко всем чертям!
Ах ты, майя, майна-чайна –
будем в топке по часам!

Ничего. Ни то, ни это…
Ночь, ты сам себе Бабай…
Потуши-ка сигарету…
Если можешь, засыпай…

* * *

…А время тихо тикает,
тикает под шумок.
Я говорю заикою,
что золотой песок
на пляже скоро кончится
и слезет весь загар.
Уже несется гончая…
Кораллы не украл
у Клары. Только ракушки
я слушал вечный шум.
И был вне кадра, ракурса,
но не кричал «бежим
в тень!», хоть была и та еще
жара. С горла я пил –
не жаропонижающие –
вино и спирт-этил.
Не глянцевый, а – сланцевый,
не снимок – негатив,
на берегу останется.
Его сдадут в архив.

ДОМ
                 
                   И. Л.

1

Так, дорогая, все так –
пол из-под ног, сквозь чердак
мышь залетит иль звезда.
Даром, что август прошел.
Платок накинь, капюшон.
Бедность – еще не беда.

Нам не уехать отсель –
фундамент, видишь, просел.
Дом корни пустил. Воды
и дров принесу, любовь
моя, приготовишь борщ
красный – до первой звезды.

2

Так далеко никогда
никто, дружок, не зайдет.
Облако или звезда,
снег, может быть, или дождь –
вот и все гости. Вода
в чане вскипела – смотри! –
бедность – еще не беда –
борщ мне не пересоли…

* * *

Ни слов, ни музыки не надо.
От дома к парковой ограде
недолгий путь лежит.
Любимая, мы одиноки.
На этой самой верхней ноте
поется наша жизнь.

Ее не слышно в общем гаме –
как ни настраивай динамик,
антенны в небеса.
Вот все, что есть, совсем немножко –
ограда, узкая дорожка
и света полоса.

* * *

Прикинь, поэт, в уме число ударных стоп
и сколько строф на лист положишь для пейзажа
родного и унылого. И выпей сто,
нет, двести… И вздохни в сердцах: «Какая лажа…»
Перечеркни деревья, улицы, мосты,
через забор махни и стань на перекрестке.
Продли цезуру до небесной частоты…
Оставь другим скворечни, пашни и березки.

* * *

В приподнятом настроении
выходишь курить на балкон.
Сплавляются вниз по течению
там после дождя косяком
авто и прохожие с проседью,
блондинки – рукой бы черпнуть! –
от улицы Пушкинской к площади
Свободы, где делится путь
к Востоку и к Западу. Лишняя
затяжка горька и вкусна.
А даль, как на взгляд пограничника,
враждебна всегда и темна.

* * *

Чепуха, говорю, ерунда, пустяки.
Но гляди – на балансе одни «висяки»
бытовые – убрать, подмести,
протереть. Показанья последней среды –
электричества, газа, тепла и воды –
хватит, чтоб под статью подвести.

А еще, говорю, ворох дел: то пришить,
то в подвал отнести, а то карандаши
заточить… Говорю тебе – речь
лишь о том, чтобы выжить. Другие дела
не распутать уже. И под сердцем дыра.
Надо все же промыть и прижечь.

Спадабаўся матэрыял? Прапануем пачытаць:

Смотритель хлама,
ты лишился
метафор, шепота, рифм.
К сорока с небольшим
ты приобрел вот эту способность –
созерцать необязательные вещи.

Короче, боль –
это что-то другое.
То, что не стирается.
И остается
без комментариев

Клоунада чарующей осени –
патлы рыжие… Так, с легонька,
подбиваешь каштан-червоточину.
Потому что смешно и пинка
всё заслуживает – не по злобе, не,
там, с какой-то великой тоски.
Просто очень смешны, не особенны,
тяжелейшие наши грехи.

Нет ничего благородней, чем быть косым
в сумасшедшем автобусе, залитом солнечным светом.
Без водилы, но с контролером при каждой двери.