***
Преисполненный собственной малости,
совершая подъем-поворот,
человек сам с собой обнимается,
чистит зубы и в душе поет
о любви, о печалях и напастях –
немудреный кондовый шансон, –
с новостями по радио трапезу
делит надвое: «щас и потом»,
будто зрит из вечернего издали
возвращенье и в толк не возьмет,
с какой стати выходит он из дому,
а в обед еще пьет и компот…
Ему мнится: по-чаплински солнышко
вслед за ним семенит, семенит…
На плечо опускается перышко
голубиное, вроде, на вид…
Преисполненный собственной малости,
он живет и не ждет чьей-то милости.
***
На улице Гоголя консульство Франции.
И площадь Свободы за ним.
Под вечер пейзаж этот сумрачный, глянцевый,
из кухни глядится чужим.
Но так на ветру триколор развевается
в оконном проеме с утра,
что видишь – как будто бы в рост поднимается
«Свобода» Делакруа.
***
Как хорошо в проверенном быту
сходить с ума надежно, прочно.
Еще по эту сторону – по ту
дышать бессмертием заочно.
Остановившись стрелки на часах
указывают точный адрес.
И голым королем под вечный шах
танцуешь в мимолетном кадре.
***
Нет, никуда мы не пойдем.
Серо, промозгло за окном.
Такая, друг, палитра.
Природе хорошо без нас.
Ей дела нет до наших глаз.
Зато у нас – пол-литра.
Зажжем свечу, устроим пир.
Нальем. Подпишем брестский мир.
Дадим друг другу право
на тысячу ближайших лет
плевать на городской совет,
на нормы и уставы.
Здесь будет суд с самим собой.
Прилавок с хлебом и водой.
Там – ларам и кумирам
отдельный угол отведем.
Таков наш будет город-дом,
где ни войны, ни мира.
ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ
Ученик, подмастерье,
идиот и игрок
бьет будильник об стену,
просыпает урок
мира, длит оборону
одеялами сна,
чтоб какой-нибудь броне-
поезд из пункта А
по условью задачи
никуда не пришел.
Пусть на чеховских дачах
льется пошлость на стол
вместе с мутной заваркой
бренности бытия.
Лучше нету подарка
первого сентября.
Ученик, подмастерье,
идиот и игрок, –
все-то вышло по вере,
ты забил на урок,
не вернулся с каникул
до сих пор, до сих пор.
Чиркни спичкой – возникнут
«Прима» иль «Беломор».
Вот твое преступленье –
речка, берег, роса.
Дым, внеклассное чтенье
увлажняют глаза.
И такая прохлада
веет с мутной реки…
Не будите, не надо,
никакие звонки.
***
Все меньше хочется дня и все больше ночи.
Ничто не пугает так, как солнечный свет,
если с утра его не разбавить скотчем.
Нет ничего страшнее, чем человек
напротив иль на заре человек с собакой.
Двойной оскал дружелюбия невыносим,
если в кармане не булькает фляга с граппой.
Нет ничего благородней, чем быть косым
в сумасшедшем автобусе, залитом солнечным светом.
Без водилы, но с контролером при каждой двери.
Сам отхлебни и ему протяни бутылку абсента.
Выйди в открытый космос и на одной из звезд закури.
НОВОГОДНЕЕ
На углу Маяковского с Комсомольской
существо по дорожке ступает скользкой,
возвращаясь к себе домой
весь в рубцах новогодних гирлянд и бликов,
с нервным тиком от взрывов и – эхом – всхлипов.
Новый год или мир иной
отражается в режущей глаз витрине?
Дед Мороз в санях иль Харон на льдине –
руки с посохом иль с веслом
старикан воздевает в рулонах ваты.
И из окон о главном поют солдаты.
Да уже не понять, о чем…
***
Светит неоновый плюс на вокзальном табло –
пропущена цифра – по Цельсию.
Неизмеримо, видать, мировое тепло.
Зато как прекрасны последствия!
Первым снежком небеса одарили в час пик.
Радостно как – и школярам, и трудящимся!
Бомжик, свернувшись калачиком, радостно спит,
снабжен тепловым передатчиком.
Чудно все это! Чудес не измерить, не счесть!
Даже и тут – на брестском вокзале,
где ты норовишь к своим тридцать шесть, вроде, шесть
сорок еще тепла и печали…
***
Тебе дело до метеосводок?
Будет день – будут ветер и дождь.
Так кружись в тридцать три оборота,
может, так до чего и дойдешь
с Амадеем под ручку, вприпрыжку,
и с Антонио смену времен
переждешь, прочитаешь все книжки,
чтоб с Платона спросил Сименон.
Выводи, будто в прописях, буквы.
Как отец жить учил – в чистовик.
Он втолковывал: «Жизнь – это фуга!»
Слышу я до сих пор его крик.
Так что мне о погоде не надо –
в зной меня колошматит озноб.
И пронзает весь день снегопада
барабанная дробь.
***
Обрывком девичьего разговора:
«…он восстанавливает микрофлору»
я был, казалось, воодушевлен.
В морозный воздух выкрикнул я: «Боже!
Смотри! Вот я – перед Тобой! Я тоже,
когда бы не был жалок и смешон,
восстановил бы флору поцелуем,
баланс сил в мире встречным ветродуем,
дык, к черту, хоть монархию с шутом –
в моей заглавной роли! Но поныне
мой глас – всего лишь шепоток в пустыне
морозным полднем в шуме городском».
ОТРЫВОК
Подумаешь: все ведь иначе
сложиться могло б…
Экзамены и пересдачи
я б выдержал, чтоб
отцу угодить и теперь бы
учительствовал,
занудно о свойствах гипербол
писал бы в журнал,
о чем-нибудь там безударном…
Мой лишний герой
с огромным запасом словарным
тер терки с собой…
В очках и жилетке филолог
ходил бы домой
проходами меж книжных полок
отцовской тропой…
***
Уж полно витийствовать!
Душа холодна.
Сухое игристое –
с утра и до дна…
Лучи все неистовей!
Полегче бы, что ль?
Сухое игристое
жар снимет и боль.
На масле подсолнечном
горят мои дни.
Проветриться б косточкам
в прохладной тени.
В леса бы тенистые!
Да мысль лишь одна:
с сухим ли игристым
там встретят меня?
***
Так и так хожу ощупью –
в полдень, в полночь ли…
Сверху слышится: «Проще будь!
Проси помощи!»
«Дрожь в суставах,– ответствую. –
Забыл отчество.
Молоко и мед с детства мне
пить не хочется!
Жив и сыт – только мыслию,
речью устною.
Молоко Твое – кислое,
мед – искусственный!»
***
Громыхнет под утро грузовик.
Встанет из постели человек.
Будет у него несчастный вид.
Он с тоской посмотрит на рассвет.
Выпьет кофе. Скучно задымит.
За окном картинка просто так.
А когда будильник прозвенит,
он наденет на себя пиджак.
Человек пойдет куда-нибудь.
Также сигаретою дымя.
Надобно идти, чтоб не заснуть.
Или чтобы не сойти с ума.
Он идет. Печальный льется свет.
Красный светофор ему горит.
Если в жизни вышел человек,
будет у него несчастный вид.
ЯНВАРЬ 2018-го
Дни бутылочного цвета
с узким горлышком ночей.
Выпить, что ли? Нет ответа.
Тишина да хруст костей.
Темнота. Экран нетбука
освещает часть стены.
Страшно, друг мой, в царстве духа,
темноты и тишины…
Не дай бог, до самой сути
досидеться! Что – потом?
Разлетится столбик ртути?
Иль прямехонько в дурдом?
Корчит рожи Кант с обложки.
Шпенглер смотрит на закат.
Расставляю понарошку
словеса в нестройный ряд.
Кроме жизни понарошку
ничего другого нет.
Вот муляж куриной ножки –
блюдо как бы на обед.
Темнота. И в ней ни звука.
Гладких смыслов голыши.
Страшно, друг мой, в царстве духа!
Муляжи и миражи.
***
Гвоздика, корица, имбирь –
приправы крепчайшего чая.
Все то, что, казалось, забыл
в сем омуте вдруг различаю.
Бессонницы мелкая дрожь
уже до утра не отпустит.
Сидишь в темноте и грызешь
кубики боли вприкуску.
И водишь, и водишь пером,
как ложечкой в омуте чайном.
И то, что прочтется потом,
выходит не слишком случайным.
