Из занятий чистописанием

современная русская и белорусская поэзия, стихи, русская и белорусская литература XXI века, русский язык, русская литература зарубежья

***

Что-то урывками из занятий чистописанием,
Где помарки, потёртости — уже повод для порицания
«Вот держи, это жизнь, в ней нельзя исправлять окончания.
Твой сосед пишет лучше, но и ты не впадай в отчаяние».

Ты же дальше идёшь и всё пишешь себя забористо,
Затирая до дыр те места, где в конце листа
До костей, до мурашек, всей кожей солёной и пористой
Ощущается только тот, кем ты быть устал.

Столько лет наугад, через горы пустых околичностей
Без корон и наград, без поклонов, речей и почестей,
Осторожно ступая, боясь повредить или выпачкать,
Ты несёшь свой синдром самозванца, а кто-то — культ личности.

***

Хоть бы кто-то окликнул, произнёс через пыль твое прозвище,
Через пыльный проспект, где все носят свое одиночество
В узких клатчах, в пакетах, в руках или в чём ещё,
Хоть бы кто-то нашёлся, не полностью, хоть бы точечно.

Среди веток метро распознавший твои сутулости,
Хоть бы кто-то вдруг начал на радостях чушь нести,
Вспоминать столь размытые общие беды и трудности,
Хоть бы кто-то твои все сложности вдруг упростил.

Светофорами меряет город пустые улицы.
Хоть бы кто-то заметил тебя на своём пути.
Сосчитавший до ста, но забывший опять зажмуриться,
Хоть бы кто-то твои осколки в себя вместил.

***

Плавится время, будто оно из воска,
Страхи растут и множатся, как на стероидах.
Я смотрю в этот мир и вижу картины Босха.
Не потому ли, что он устроен так?

Как-то склеены все не в самой удобной позе
И за пазухой носят не самые лёгкие камни.
Мое сердце здесь замерло в анабиозе,
Чтобы снова проснуться, когда ничего не ранит.

***

Борюсь с отторжением, но один в поле не воин.
Это как Джоэл Коэн немыслим без Итана Коэна.
Я по ночам вижу тех, кто давно упокоен,
Будто сансара для них именно так и устроена.

И снова жить неосмысленно.
Кто виноват,
Что даже те, кто остался — мертвей во сто крат?
В копилке столько желаний, а мы всё ждём звездопад.
Это как в «Черном квадрате» видеть лишь черный квадрат.

Нет статистических данных, что будет потом.
Всё пробираюсь наощупь наружу нутром.
Так много сколов и ран на подкорке с бинтом.
Я так играю с сознанием в стокгольмский синдром.

***

Наш корабль не тонет, хоть парус не слишком натянут,
Навстречу ветер чужой и моря холодного пение.
И пусть мы всё ещё те, кого берег туманный манит,
Но здесь каждый второй при жизни предан забвению.

Спокойствием греться в каюте из вафельных стен.
Снаружи — густая вода и карман отсыревшего пороха.
И пусть мы всё ещё те, кто себя обогнать не успел,
Но здесь каждый второй — просто капля на кисти Поллока.

***

Мечты, как ранения в голову,
Плотно набиты, будто опилки в плюшевых мишек.
Сменяют друг друга снова и снова:
Приходят так громко, уходят чуть слышно.

Мечты, как трамвайные линии,
Пронзают всё тело четким своим маршрутом,
И даже когда их во мне в изобилии —
Рождается новая каждым подаренным утром.

Мечты как диагноз,
Который ни капли не гложет,
Он даже не вписан в мою медицинскую карту.
Мечты, как маяк,
Навсегда нанесённый на кожу:
Доплыв до него, невозможно вернуться обратно.

***

Этот город съедает меня целиком,
Просочив лишь сквозь зубы косточки,
И застрять нет ни шанса колючим клубком,
Хотя время от времени хочется.

Промелькнуть среди тока чужих проводов,
Затерявшись в трущобах времени.
Этот город считает меня пустяком
Или, что ещё хуже — бременем.

Разновидности опыта начатых дел.
Только в зеркале нет отражения.
Но остаться собою, как в детстве хотел,
Не является поражением.

***

Сидеть, скрестив пальцы на мокром балконе,
Когда снаружи агония и внутри агония,
И где-то там внизу звучит ’душевное’ радио.
Обсуждаются цены и чья собака нагадила.
А на балконе всё также темно и сыро;
Эти два метра квадратных на карте мира
Нанесены вряд ли будут, скорее стёрты...
Незастеклённый портал между живым и мёртвым.

***

Помятым листком с оборванными краями,
Пустыми глазами Жанны с холста Модильяни,
Пронзительной скрипкой в чужой оркестровой яме —
Не так уж и сложно нас всех поменять местами.

Созревать в погребах, как бутылка сухого Кьянти,
Чтобы чувствовать пульс — ты вскрываешь свои запястья.
Романтический вызов, нехватка скупых объятий,
Будто тело не воздух больше, а тесный карцер.

И всё так же похожи дни, а сны — напрасные.
В самый сложный момент мы стонем одними гласными.
Утоляя свой голод общенья свободными кассами,
Мы когда-нибудь станем тихими и седовласыми.

Из событий и дат зарастают года частоколом,
Превращаемый в прах остается навеки бесполым.
В направлении вечности мчатся мечты-ледоколы.
За одеждой из фальши король по-прежнему голый.

***

Мой голос звенит, он пустой, не способен собой ужалить,
Он транслирует только то, что ему позволяет память.
Но не менее пуст и тот, кто наполнен тупыми ножами,
Кто всегда за собой ведёт пару глаз в полосатой пижаме.

От глубоких порезов — швы, от глубокой души — лишь пепел.
Ты живёшь от мечты до весны, по-другому — не нужно, нелепо.
Мне бы тоже дожить, долететь, там где воздух и сильный ветер...
Отдавая себя взаймы, мы за отданное в ответе.

Спадабаўся матэрыял? Прапануем пачытаць:

Извечный заоконный мрак —
горения залог
под этим небом, низким, как
высокий потолок.

Детское чувство снега в ботинке.
Слово – тёмная древняя стена.

И, источая горький зной,
Поблекли в обмороке пряном
И голубика пыльных гор,
И ртутный студень океана.

Нет ничего благородней, чем быть косым
в сумасшедшем автобусе, залитом солнечным светом.
Без водилы, но с контролером при каждой двери.