* * *
Кот мне помойный: «ты мне
вынес?»
«Вот, говорю, предложить
смею...»
Он неразборчив. Котам
вирус
видится ратной почти
смертью.
Кот говорит: «не важна
мера,
да и наводит одну
скуку.
Дружба за харч! Хороша
мена?
Жму тебе лапу... пардон,
руку.»
«Что ж ты так дешёво, брат,
куплен?»
Он мне: «ты переслужил
музам.»
Нам хорошо. Мы стоим,
курим...
Топчем всеобщих надежд
мусор.
Отец сыну
Мой хороший, не злись,
но — единственная приманка —
червяки расползлись.
Торжество примата
карасём оспорено горячо.
И над ужином знак вопроса.
Это тот же крючок.
Философский просто.
Кто бы ни был в роду, —
нам, сынок, не тонуть в насмешках.
Взять ли сковороду,
так она в дураках не меньших.
Поплавки не считай.
Есть лишь гамбургский счёт. Дружи с ним!
Жизнь, по сути, тщета.
Ловля рыб — разновидность жизни.
Сын отцу
Я понимаю. Не грущу нисколько.
Из сердца мне не извлекать осколка.
Науку неприязни и укора
мне постигать, надеюсь я, не скоро.
Я понимаю. Утешать не нужно.
Лишись необходимого, неужто
я смог бы скрыть предательские слёзы,
размазываемые ночью лёжа?
Я понимаю. Понимаю всё я.
Ни с разумом, ни с возрастом не в ссоре.
Ты говоришь, не удалась рыбалка.
Всё верно, но не этого мне жалко.
Я понимаю. Понимаю, либо
догадываюсь, что виной не рыба,
а лишь дала для разговора повод.
Вообще же чаще рыбу просто ловят.
Я понимаю, и чуть-чуть смешно мне,
что я такой степенный и смышлёный,
и весь в отца, а рыба ходит где-то,
нисколько отстраненьем не задета.
Я, в частности, прекрасно понимаю,
что если вдруг её я и поймаю,
то отпущу: кого она насытит —
насущнейший вопрос, а не эпитет.
Бессмыслица ли жизнь? Тебе виднее.
Насчёт не знаю истины в вине я,
но и во дно не всматриваюсь: в толще
речной воды её, видать, не больше.
Прудов, заросших камышом и ряской,
мне ближе грунт коричневый и вязкий,
что всякому учтиво служит полом,
хоть и на нём ты сам бываешь пойман.
Корчевание
Корчевание!
Пня линчевание!
Совершить его дружненько,
«группой лиц»,
да Бог в помощь, чтоб дело верней!
Но один я, один против щупалец
змеевидных корней.
Так подкапывают преступники,
чтобы в ночь глухарей уйти...
И в нутро отдаёт при стуке
острия о древесный утиль.
Корчевание!
Пытка червями!
Флора дачная смотрит с ужасом
на собрата борьбу.
При всех
как позорно ему удосужиться,
вскинуть корни, как руки, вверх!
Я вовсю его заступом потчую,
а он держится молодцом,
не пускаемый матерью-почвою,
чернозёмом-отцом.
Корчевание!
Кладом чреватое!
О не спрашивай, много платят ли,
то везение или судьба,
и надолго ль? по зову ли партии?
приговору суда?
Может, сами мы — белыми пятнами,
как воронками в дёснах Земли,
не прознавшей, кого, опять-таки,
или что на ней извели?..
Корчевание!
Корчить ли званого?..
У меня аргументы — веские;
с глаз долой, коли пробил час!
Может, жизнью в привычной версии
будет жить твоя часть.
Может, весь ты — в другом сознании,
в ореоле, чья суть проста:
героическом, если со знамени,
искупительном, если с креста.
Портрет крестьянина
Под ним земля, что подо всеми.
Его сапог в дерьме да в сене.
Об этом надобно ль писать?
Чтоб ветром ткань не заштормило,
скучает в сапоге штанина.
Удобно, впрочем, хоть присядь.
Урбанистический животик
отсутствует. Подвох не в квоте
еды, но в искренности поз.
Которые поди прими-ка.
Он к цели чешет напрямик, а
когда бы нужно было — полз.
Уж на груди его не шибко
всплакнёшь: объёма нет и шика
волос, не сыщешь и креста.
Он не писал: чего же боле?
Пролёг маршрут родимой боли
от мозжечка и до крестца.
Чуть выше рот, набитый бранью.
(Чтоб жизнь свиную да баранью
на место ставить кое-как).
Он Богом нехотя сработан.
Он пьёт не строго по субботам.
Притом не смыслит в коньяках.
Его, как нас, несёт, заносит.
Его пример щемящ, занозист.
Не будем же про крен, про плен.
Пускай над головою венчик
страшащих, но никак не вечных
проблем.
* * *
Вы — русский? нет, я — вирус спида...
Лев Лосев
Умрём от спирту, не от спиду,
оно не так эффектно с виду,
но обоснованней куда.
Не списывая всё на лихо,
как жизнь, в натуре, однолика!
Вот смерть — она и «Воркута»,
и «Брест», и где ты там ханыжишь,
на вертелок бумаги нижешь
барашка тощего строки.
Воистину — хоть стой, хоть мчи мы,
в гробу, ура, не будем чинны.
В нём только клоуны строги.
* * *
Законный заоконный дождик
посередине октября
есть ключевая из методик
отчаливанья от тебя.
Его немного шинный шелест
покрыл бесстыдство слов и строк.
Сижу и мыслю, раскошелясь
на зонтик: вот уж кто не строг
к забывчивости. «Как тебя там?..»
Лей, устраняй любой зазор!
Любовь — спектакль.
Мы — в акте пятом.
Дождь — режиссёр.
* * *
нарушили симметрию лица
порвали воротник и брюки
оставили лежать на брюхе
до утреца
потом другие в форме подошли
как сытые средь голодухи
и высказались в странном духе
мол подыши
а я и до сих пор не отдышусь
помалкиваю как при детях
но обвинить ни тех ни этих
все не решусь
что если звенья мы одной цепи
и эта цепь прочна на редкость
так соблюдай дурак секретность
сиди сопи
Завод
Жене Бесчастному
Да будь ты, дядя, трижды Рильке,
и тот бы хрен обосновал,
зачем в заплёванной курилке,
в вонючей робе, наповал,
я убиваю те часочки,
которые и есть мой срок...
Уже не в силах отличить простой чесотки
от зуда строк.
* * *
«Давай-ка что-нибудь из раннего.
Про то, как много сволочей,
как ими вся душа изранена,
а ты — до ужаса ничей».
«Да видишь, брат, гитара треснута,
тоски такая не крадёт.
Да видишь сам, вокруг — ни трезвого,
и что им в голову взбредёт.»
«Давай-ка, миленький, без норова», —
кабак мне спуску не даёт.
«Давай, старик, тогда из нового, —
небезнадёжен, кто поёт».
Толпа растёт, рыча и ухая.
Очнувшиеся вновь в строю.
Мой голос сел. Почти без слуха я.
Мне петь нельзя, но я пою.
Пою про груз похмелья скорого,
про то, как мало на кону...
Про то, что, вправду, пой я здорово —
не нужен был бы никому.
Памятка
Когда, обидой обезглавленный,
идёшь, выгуливаешь тень,
её на встречных не натравливай,
а в поводок кулак продень.
Ты псу в себе не потакай уже,
не выводи без поводка.
Она у встречного такая же.
Бессмысленна и коротка.
Незнакомка
Не помню, из какого ты райцентра.
Ни имени не помню, ни лица.
И нет тебя, ни одного процента.
Но зверь, как говорится, на ловца.
Слагаемое злого опьяненья,
необратимый памяти провал,
гуляет где-то, дурочка... По ней я
бескрайних три минуты тосковал.
Мошка
Спикировать под чьё-то веко,
пусть приказавши долго жить,
но тем — не шутки! — ЧЕЛОВЕКА
морально вмиг разоружить.
А после, как самоубийца
вдруг преисполниться тоской:
подумаешь, слезы добиться,
подумаешь, людской.
* * *
И то сказать: спасибо за невстречу.
За радужное наше се ля ви.
И я тебя по пьяни не увечу,
и ты меня не травишь по любви.
За то, что окровавленную тушу
обид и недомолвок не влачим.
Живем с тобой душа, заочно, в душу,
и слухам не заложники ничьим.
* * *
Мир наподобие склепа
волей чужой посетив,
как-то неловко, нелепо
слово изречь «позитив».
Но изрекает твой праздный,
гнусный язык-остриё
вещи ещё несуразней...
Взять хоть бы имя Её.
Экскурсия по двору
Здесь жил Вася. Футболист. Сама двужильность.
Так, как он, сейчас никто не забивает.
Интересно, как судьба его сложилась.
Видно, плохо. По-другому ж не бывает.
Здесь жил Петя. Он быстрее всех нас плавал.
Что он делал против ветра и теченья!
Но течение слабей дворовых правил.
Я его не видел после заключенья.
Здесь жил Коля. Пресмешная из фамилий.
Всё болел, хиляк, какой-то канителью.
А поди ж ты, когда череп проломили,
так не сразу, а прожил ещё неделю.
Здесь жил Юра. Вот такого не сломаешь.
Прямо в очередь выстраивались бабы.
С животом теперь и, кажется, с тремя уж...
Верх посредственности, но живой хотя бы.
Ну а здесь один поэт жил; без зазренья
он стихами всех замучил, мастер позы.
Что-то нет его. Ушёл из поля зренья.
Видно, в прозу. Хоть куда уж больше прозы.
Санёк
на всякой свадебке есть персонаж,
которого зовут любовно «наш».
как правило, Санёк или Валера.
поскольку пьян ещё до торжества,
он — олицетворенье естества,
и даму не сведёт у кавалера.
его зовут в свидетели своих
достоинств бывших, пестуя свой миф
о том, что раньше лучше было в целом.
ему проникновенно говорят:
«давай, Санёк, за нас» и ставят в ряд
с великими, не вышедшими телом.
им выработан свой иммунитет
на глупости. не жаль ему ни тех,
ни этих, но в лице его жестокость
союзника ни в жизнь не обретёт,
пока он спит. пока нас жизнь гнетёт
и нам в вину вменяет однобокость.
когда херово мне и высока
извне угроза, стоицизм Санька
я вспоминаю, и слегка легчает.
«скажи мне, как, — его пытаю я, -
спастись от палача и холуя?» -
и он, меня не слыша, отвечает.
Спойлер: Беларусь, 1994
«Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит».
Бродский.
свет-зеркальце, скажи.
ты дружно с временами.
что будет со страной,
страной и всеми нами.
смотри, не спутай явь
с восторженными снами.
-----------------------------
вот всё вам расскажи.
здесь через четверть века
трястись от низкой лжи
ничьё не будет веко.
здесь будут класть ужи
на званье человека.
обязанность по гроб
здесь будет выше права.
банкир и хлебороб
иметь не будут нрава.
покорности микроб
одобрят из Минздрава.
здесь будет от стыда
насрать уже ведомым
на бычии стада
и аистов над домом.
здесь душу пустота
зальёт катком ледовым.
здесь всякий город-сад
накроется проектом,
но деньги псу под зад
отправятся при этом,
и крашеный фасад
здесь пламенным приветом
угрюмому нутру,
в издёвку словно, будет.
принявшего игру
здесь вечером осудят
и скажут поутру
«за что», когда разбудят.
вам средством будет страх
и топливом прогресса.
всё то, что на местах,
иметь не будет веса.
а только — в чьих перстах
застынут суд и пресса.
вы будете грозить
невзгодам пятилеткой
и робко ждать визит
героя с чёрной меткой.
вас будет не сразить
хорошей шуткой едкой.
вы в прошлое вперёд
рванёте всем на зависть,
но хрен кто разберёт,
где после оказались.
служивый вам вернёт
прослушанную запись.
потомок скажет вам:
«спасибо, но не надо».
вам, в такт его словам,
окажется не радо
(вы на пути к нему
самим себе — преграда)
грядущее. ну что ж!
весомей горький опыт.
его не уничтожь.
он быть не должен пропит.
не в статусе святош,
вы слышите ль свой ропот
глухой спустя года?
видать, и впрямь эпоха
кончается, когда
уже самой ей плохо —
от слова «в никуда»
и сдавленности вдоха.
видать, лихую степь
не обнести забором.
покрыть не преуспеть
весь спектр светофором.
вам вашу песню спеть
возможно только хором.
* * *
Какой бы то ни был, а божья тварь,
в обход приговора в природу сослан,
рехнёшься скорей, чем навяжешь соснам
свои психологию и словарь.
Здесь хищники жертвам дают, губя,
хотя б напоследок прозреть от боли.
В естественном — видя намёк — отборе,
идёшь, конвоируешь сам себя.
В неведеньи замершие леса
с большим любопытством, слегка наивно
читают твой взгляд, как письмо на имя
тобою не избранного лица.
Во взгляде читается: «твою мать!»,
«зачем?», а дословней — «какого хера?!»
Но вдруг завершаются лес и эра,
и далее разрешено снимать.
* * *
Правдоподобная, словно бред,
явь шелестит молвой.
Сука берёт человечий след
и поднимает вой.
Движимый мыслью о том, как мал,
но до крови́ не охоч,
брезгует веной твоей комар
и улетает прочь.
В прошлом и в будущем, как в степи,
множатся миражи.
Нету вершин пищевой цепи.
Есть только жертвы лжи.
* * *
Здесь один почитают мотив: судьбу.
Перегрызшая горло коту куница
не слыхала про видовую борьбу,
но доподлинно знает, что уклониться
от судьбы невозможно. Сюда попав,
за спиной ощущаешь острее связей
взгляд того, кем до ног с головы пропах,
с кем ты слит драматичней букета с вазой.
И подолгу стоишь, опершись плечом
на нечистый ветер, тебе на ушко
охмуряюще шепчущий то, о чём
не поведает спятившая кукушка.
Лето 2020
Лето! Засилие градусов выше нуля.
Зной не претит государственному разбою.
В дом неразумно уматывать от шмеля,
ибо останешься наедине с собою
и ужаснёшься. Черника уже сошла.
В реках клюёт на перловку карась доверчиво.
Утром соседу напакостив не со зла,
просишь прощения и говоришь: «До вечера».
Дивное время любви! И пускай любовь
чья-то — бесценна, за чью-то — не дашь полтину.
Веря с трудом, что бывает не до грибов,
по́ лесу лазишь, приходуешь паутину.
Вспомнив начальника, реализуешь власть,
у комара отрывая его конечности.
Как ни крути, но всегда есть кому проклясть
и лицезреть произвол твой уже из вечности.
Славное времечко. Сколько себя ни тешь,
рожи всё те же и местность, увы, знакома.
Главное — вера в себя, говорят, но где ж
взять её, если придерживаться закона.
За золотистым, без тучки единой, днём
ночка приходит, черней твоего омоновца.
Хоть ты лежи, перевёрнутый кверху дном.
Или беги, не давая себе опомниться.
17-21. 07. 2020
* * *
Кому меньше свезло: то ли богу с паствой,
то ли пастве с богом,
по тебе не сказать, но масштаб препятствий
говорит о многом.
Уйма в мире дорог, в том числе — на выход,
но куда ни двинешь, —
там стоит государство, глаза навыкат,
означая финиш.
Разминуться — никак, под него — не лечь,
разворот — немыслим.
Пара ног твоих — ватные, пара плеч —
как под коромыслом.
Но чем выше колосс, тем падёт слышней
меж землёй и тучей.
Но по зову истории, с местом в ней,
ты идёшь, идущий.
